Воспоминания Yngwie Malmsteen. Часть 2

Я старался быть поближе к любой вещи, которая казалось мне полезной. Поэтому прежде, чем попасть в консерваторию, я уже освоил основы музыкальной теории, такие как аккордовая структура и лады. Соответственно каких-то совсем уж школьных знаний мне не нужно было особо много. Очень большая часть моих знаний по музыкальной теории досталась мне от сестры, которая была в курсе соответствующей терминологии по отношению к вещам, которые я открывал для себя, играя на гитаре и экспериментируя. 

Я очень много занимался самообучением. Ходил по музыкальным магазинам, покупал учебники по гармонии, композиции, родственным тональностям и всему остальному. Я сам понял как взаимодействуют лады - минорный, мажорный, дорийский, миксолидийский, фригийский и остальные - все это могло работать вместе в одной связке. Другое дело, что я не знал как все это обозначается в официальных терминах. Поэтому когда я начал читать эти книги, то узнал как следует все это называть. 

Там у себя в голове, я мог слышать то как звучит каждая из этих гамм. Например, Фригийский лад в Си это то же самое, что и Гармонический минор в Ми. Они содержат одни и те же ноты, но при этом называются по-разному в зависимости от тональности, в которой они используются. Также как например Минор в Фа диез и Фригийский в До диез. Это очень просто, и вы можете сами до этого дойти, просто играя на гитаре и используя свои уши. 

Чтобы гармонизировать, если вы захотите мелодическую линию в ля миноре, чтобы там не было в мелодии, вы будете играть то же самое, что и в до мажоре, стартуя с тоники. Это очень просто, но если вам никогда этого не показывали, у вас может уйти несколько больше времени чтобы дойти до этого через ходы, которые вы сами играете. Но там все взаимосвязано и это очень математично. И мои инстинкты подсказывали мне все это правильно. Просто у меня не было поначалу правил для того, чтобы понять то, что я слышал в своей голове. 

А когда я приехал в Штаты из Швеции, то мне пришлось заново изучить весь музыкальный словарь. Например, нота Си в Шведских гаммах (и Немецких) обозначается буквой H, в то время как Си бемоль буквой B. Ноты с диезами и без имели разные обозначения, потому что это были разные ноты. Переключиться на новые обозначение не отняло у меня много времени и если честно, то большая часть музыкантов, с которыми я столкнулся на заре карьеры все равно не знали этого дерьма. Они играли несколько простых аккордов и это был их уровень познаний в музыкальной теории. 

Нужно ли говорить, что я свалил из консерватории в полном расстройстве, и когда все наконец-то окончательно закончилось с моим обучением, я понял, что руководству школы просто надоело думать, что со мной делать. Для меня школа ушла в прошлое в 15 лет и это было именно так. 

Думаю, большая часть того, чему вы можете научиться зависит от той атмосферы, в которой вы росли. И если вы младший ребенок в семье, где всем заправляют старшие братья и сестры, вы захотите впитать в себя то, что знают они и другие взрослые вокруг вас. И вы будете стараться познать это потому что у вас будет желание, а не потому что вас посадят за партой перед учителем, который будет вас карать за ошибку в контрольной или домашке. 

Мой дядя (мамин брат) очень сильно повлиял на меня в том, каким я вырос. У его старшего сына явно те же самые гены, потому что он один из тех инженеров, что очень хорошо обучены по части физики и электроники. Я узнал очень много всего, просто общаясь с дядей и его семьей. Вот так я и получал образование - очень неконсервативный метод, но мне кажется, он сработал. Если честно, то не думаю, что вынес слишком много из системы школьного образования Швеции. 

Пока школьные чиновники пытались удерживать меня в классе, я проводил очень много времени в дядиной студии в Стокгольме, можно сказать я туда переселился на постоянной основе. Фактически я жил там, в доме бабушки, где была дядина студия. А в мамином жилище только ночевал. 

Мне приходилось вставать, мерзнуть в ожидании автобуса, потом пересаживаться с него на поезд в Стокгольм, в ожидании которого моя задница буквально дрожала от холода на платформе. В поезде я не терял времени. Всю дорогу и туда и обратно, чуть больше получаса в каждый конец, я интенсивно играл на гитаре. Помню по дороге от станции до дядиной студии я проходил через лоток с хот-догами. Я покупал там стакан горячего шоколада и нес в студию, чтобы мои обхватившие стакан пальцы оставались теплыми. Как только я приходил в студию, то тут же начинал играть и записываться. Я оставался там до последнего поезда, который уходил в 2 часа ночи. Когда я приезжал домой, то играл до 5 или 6 утра, потом на несколько часов отрубался в сон, после чего просыпался с гитарой и опять выбегал к автобусу. 

Это весьма строгий график, но зато он показывает насколько я в то время был серьезен в своих намерениях стать музыкантом. Это было время, когда я стал собирать группы, размещая объявления о поиске единомышленников. Я начал делать это еще когда был в консерватории, где ничего особо не делал, просто проводил время в ожидании момента, когда смогу убежать. 

Какое-то время после этого в моей голове что-то щелкнуло и я повернулся спиной к музыкальным героям своей юности, став противником Deep Purple и Rainbow. Это было для меня достаточно странно, но как я понимаю, в этом был какой-то мой неосознанный способ заявить о своей музыкальной самостоятельности. Мне вдруг расхотелось делать что-то в подобном стиле. Что пришло на их место? 

Чтобы ответить на этот вопрос, позвольте оглянуться назад на чуть более ранний период, когда были просто я, барабанщик и басист. Мы делали вещи в стиле Блэкмора, песни придумывал я сам, но звучало все очень похоже на Deep Purple и Rainbow. А потом сестра принесла домой записи Genesis, одну с Peter Gabriel. И вот клавишник Tony Banks он был как виртуальная Бах-машина, которая выдает потрясающий набор Баховских фишек, педальных нот, уменьшенных аккордов и т.д. Эта музыка произвела на меня очень большой эффект, вынудив совершать набеги на мамину коллекцию классических записей (Бах, Вивальди, Бетховен), также я много слушал этой музыки по радио. 

Несмотря на то, что мне нравился дух и звук рок-музыки, и я никогда не хотел слишком отдаляться от этого, то, что я услышал в Genesis, заползало все больше и больше в то, что я сочинял. Арпеджио медленной, но уверенной поступью начинали прокладывать свой путь в моих гитарных партиях. Сначала на двух струнах, потом на трех струнах, а потом случилась одна весьма важная вещь. 

Во времена когда мне было 12 или 13 я обычно смотрел один или два доступных канала по телевизору. И там появился русский скрипач. И то, что он делал там - это было просто потрясение для меня, практически такое же сильное как картинка Хендрикса, сжигающего свою гитару. Программа длилась около часа и я ее записал на магнитофон, просто поставив его перед телевизором (других более продвинутых рекордеров тогда еще не изобрели). Музыка была невероятна, но я не знал, что это такое. То есть я не мог пойти и купить пластинку с этими вещами. Но чем больше я слушал, тем больше думал, и спрашивал себя, чувак, да что это такое? 

То что меня действительно волновало - это то, что музыка которую я слышал от той скрипки - это было тоже самое, что я слышал в своей голове когда сочинял. Это было то, что я хотел выжать из гитары, но не знал как. Я никогда не слышал вещей Николо Паганини до этого, и никогда не слышал подобной игры на скрипке. Поющее вибрато, удивительные арпеджио на две-три октавы, линейный поток нот - там было все в порядке по части того, что я искал. Я терял рассудок, когда слушал, вопя: “Вот это именно оно!”. 

Перевод: Сергей Тынку